Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Но если оно не может быть
иным благодаря своему единству, то оно не может
быть таковым благодаря самому себе, а, значит, и
само, т. е. само оно, будучи совершенно чуждо
М инаковости, ни от чего не будет отлично.
Аристотель. Правильно.
Па р м е н и д. Однако, оно не будет и
тожественно с самим собой.
Аристотель. Почему же нет?
Парменид. Разве природа единого та же,
что и природа божественного?
Аристотель. Почему же нет?
Парменид. Потому что, когда нечто
становится тожественным с чем либо, оно не
становится одним.
Аристотель. А чем?
Парменид. Становясь тожественным со
многим, оно неизбежно становится многим, а не
одним.
Аристотель. Правда.
Парменид. Но если бы единое и
тожественное ничем не различались, то всякий
раз, как что либо становилось бы тожественным,
оно становилось бы одним и, становясь одним,
делалось бы тожественным.
Аристотель. Совершенно верно.
М Парменид. Следовательно, если единое
